Найдите литературные приемы(эпитеты там, олицетворения всякие), не обязательно все, но штуки

Найдите литературные приемы(эпитеты там, олицетворения всякие), не обязательно все, но штуки 3-4, пожалуйста!!!

Кони несут посреди сугробов, опасности нет: в сторону не бросятся, все лес, и снег им по чрево верховодить не нужно. Скачем опять в гору извилистой тропой; вдруг крутой поворот, и как будто внезапно вторгались с маху в притворенные ворота при громе колокольчика. Не было силы приостановить лошадок у крыльца, протащили мимо и засели в снегу нерасчищенного двора

Я оглядываюсь: вижу на крыльце Пушкина , с босыми ногами, в одной рубахе, с поднятыми ввысь руками. Не необходимо сказать, что тогда во мне происходило. Выскакиваю из саней, беру его в связку и волочу в комнату. На дворе ужасный холод. Глядим друг на друга, целуемся, безмолвствуем! Он пренебрегал, что необходимо прикрыть наготу, я не мыслил об заиндевевшей шубе и шапке.

Было около восьми часов утра. Не знаю, что делалось. Прибежавшая старуха застала нас в объятиях друг друга в том самом виде, как мы попали в дом: один почти нагой, иной весь забросанный снегом. Наконец, пробила слеза мы очнулись. Совестно стало перед этой дамой, впрочем, она все поняла. Не знаю, за кого приняла меня, только, ничего не спрашивая, ринулась обымать. Я тотчас додумался, что это добрая его няня, столько раз им воспетая, чуток не задушил ее в объятиях.

Все это происходило на махоньком пространстве. Комната Александра была около крыльца, с окном на двор, через которое он увидел меня, услышал колокольчик. В этой небольшой комнате вмещалась постель его с пологом, письменный стол, диванчик, шкаф с книжками. Во всем поэтический беспорядок, везде разбросаны исписанные листы бумаги, всюду валялись обкусанные, обожженные кусочки перьев.

Я меж тем присматривался, где бы умыться Кой-как все это здесь же уладили, копошась посреди отрывистых вопросов: что? как? где? В конце концов, помаленьку прибрались; мы уселись с трубками. Беседа пошла привольнее; почти все надобно было поведать, о многом расспросить друг друга!

Пушкин показался мне несколько серьезнее минувшего, сохраняя, но ж, ту же веселость. Он, как дитя, был рад нашему свиданию, несколько раз повторял, что ему еще не верится, что мы вкупе. Прежняя его живость во всем проявлялась в каждом слове, в каждом воспоминании: им не было конца в несмолкаемой нашей трепотне. Наружно он мало переменился, оброс только бакенбардами.

Посреди разговора неожиданно он спросил меня: что о нем говорят в Петербурге и в Москве? Я ему ответил, что читающая наша публика благодарит его за всякий литературный подарок, что стихи его заполучили народность во всей Рф и, наконец, что недалёкие и друзья помнят и обожают его, желая чистосердечно, чтоб быстрее кончилось его изгнание.