Как ты - гражданин современной России -

Меж тем в жизни большого полководца наступил последний период  самый выдающийся и самый тяжелый. Ему было шестьдесят семь лет, и после громокипящей вселенской славы, после лавровых венков, медных труб и королевских резиденций, оказался он в захолустном имении собственного отца, в гиблом медвежьем углу, от которого до близкого уездного городка Боровичей считали 40 верст. Двухэтажный отцовский дом устарел, сад практически одичал, и даже маленькая бревенчатая церковка, построенная во имя святого Александра Невского, тоже пришла в запустение.Как только Суворова привезли в Кончанское, к нему тут же появился боровичский городничий премьер-майор Вындомский, оказавшийся, вобщем, очень порядочным и, как показало время, доброжелательным офицером.В июле приехала дочь Наташа, два года вспять вышедшая за Николая Зубова  брата всесильного любимца Екатерины Платона Зубова. Тогда ее брак числился блещущим, на данный момент марьяж теснее был не тот  Екатерина II умерла, звезда братьев Зубовых закатилась. Наташа приехала с малюсеньким отпрыском Сашенькой, чему дед был несказанно рад. Но удовлетворенность оказалась мимолетной: осенью дочь с внуком уехала в Петербург. Поближе к зиме появился в Кончанском Николаев, тот самый, что увозил Суворова из Кобрина, теснее завышенный в чине, ставший официальным осведомителем властей.Узнав об явной немилости сударя к фельдмаршалу, ожили все враги Александра Васильевича. Майор И. Ф. Чернозубов вчинил ему иск на восемь тыщ рублей, полковник Л. Шиллинг фон Канштадт  на три с половиной тыщи. Всех превзошел польский граф Ворцель, представив иск на 5 тысяч шестьсот 20 восемь червонцев. Не осталась в стороне и Вандала Ивановна, потребовавшая от супруга его столичный дом и каждогодную пенсию в восемь тыщ рублей. И в итоге вышла кругленькая сумма  около ста тыщ, а доход его со всех имений сочинял лишь половину этогоЧто оставалось Суворову?Он работал в саду, много читал, не теряя энтузиазма к текущим российским и европейским делам, особенно пристально следя за неистовым корсиканцем и его комбатантами. Подружился с местным священником, навещал все службы, а по праздникам совместно с крестьянами напевал на клиросе.По соседям-помещикам почти не ездил, отговариваясь, что сие воспрещено ему господином, ибо он  в ссылке, что, впрочем, так и было, поэтому и к нему визитов тоже практически никто не делал.А когда единожды собрались в его доме гости и с интересом стали расспрашивать Александра Васильевича о его необыкновенной жизни, о поступках его, нередко столь непривычных, а иногда и просто удивительных, Суворов так ответил им: Желайте ли меня выяснить? Я для вас себя раскрою: меня выхваляли короли, обожали солдаты, мне дивились друзья, враги меня износили, при дворе надобно мною смеялись.Я бывал при дворе, но не придворным, а Эзопом и Лафонтеном: шутками и звериным языком сказал правду. Сходственно клоуну Балакиреву, который был при Петре Первом и покровительствовал России, кривлялся и крючился.Я напевал петухом, пробуждая сонливых, угомоняя бешеных врагов Отечества. Если бы я был Цезарь, старался бы иметь всю добропорядочную гордость души его, но всегда чуждался бы его пороков.Но такие застольные беседы были очень редчайшими, да и соседи-помещики оставляли желать превосходнейшего, и потому Суворов предпочитал одиночество, памятуя слова большого англичанина Джона Мильтона: Одиночество порой  наихорошее сообщество.6 февраля 1799 года примчался к Суворову флигель-адъютант С. И. Толбухин с рескриптом Павла от 4 февраля: