Почему чехов выгораживает Дениса, а не следователя? В рассказе злодей

(Не со всем праивльно подобрано слово "оправдывает").

Чехов указывает, как беден обычный люд, что ему приходится идти даже на маленькие кражы, который могут оказаться большими досадными последствиями. Он указывает и осмеивает в какой-то ступени обоих героев. Конечно,ничтожно простого человека, но что поделать,закон таков, но и он должен размышлять о последствиях Выгораживает он кого-то вряд-ли, быстрее , так может показаться.

Cледователь не оговаривает мужчины ни в краже, ни в любом ином неблаговидном поступке. Он оговаривает его в том, в чём, по воззренью Дениса Григорьева, нет преступления. 
Кражи и драки "легитимные" проступки, они совершаются против "совести". Отвинчивание гаек не является проступком, потому что про него никто никогда не слыхивал. Он лежит вне законов "совести". В конце концов, мужчина опровергает воровство ("не похищал"), но ведь, отвинтив гайку, он присвоил её, то есть превратил в собственную собственность и использовал в собственных нуждах. 

К примеру, ведро воды, взятое из реки и израсходованное в собственном хозяйстве, нельзя назвать воровством. А вот похищение привезённого для ремонта дома кирпича теснее квалифицируется как кража. То, что мужик ловит рыбу из реки, ему не принадлежащей и в то же время принадлежащей как члену всего сообщества, окончательно, нельзя считать воровством, поэтому что здесь нет прямого и конкретного ущерба иным людям, а то, что он отвинчивает гайку, есть самое истиннее воровство, так как, хотя железная дорога не принадлежит ему собственно и одновременно принадлежит, являясь общим со всеми достоянием, отвёртывание гаек наносит вред всем и грозит убийством. Но для мужчины нет различия меж ловлей рыб и "ловлей" гаек. Он привык всё считать общим достоянием, то есть ничьим и своим. То, что собственно не принадлежит другому человеку, может быть взято. Добронравное чувство в этом случае безмолвствует. 

Мужчина признаёт кражу лишь тогда, когда тайком берёт у близкого нечто, находящееся исключительно в чужой собственности. Меж тем Денис Григорьев отвинчивал гайки, как и все мужики, на очах у всех, и вся деревня знала, откуда фермеры берут грузила. Таким образом, не было тайного похищения, как не было, если следовать мужицкой логике и мужицкой совести, воровства гайки не находились в чьей-или собственной принадлежности. 

Денис Григорьев желает, чтоб следователь рассудил о нём и судил его "по совести". Это значит, что он не лицезреет за собой никакого преступления и не разумеет, что сделался самостоятельно от своей воли преступником. Если исходить из патриархального права, он никакого преступления не совершил, поэтому что он не знал о последствиях отвинчивания гаек, у него не было злодейского замысла и желания погубить людей. Если же исходить из европейского права, то Денис Григорьев, даже не зная о роковых последствиях отвинчивания гаек и не подозревая о том, что поезда могут сойти с рельсов, а люди безжалостно пострадать, виноват и подлежит наказанию. 

Как следует, речь в рассказе идёт не столько об образованности и мгле, сколько о различных, несопоставимых добронравных представлениях. Понятия мужчины о нравственности ничуть не уступают по своему качеству понятиям следователя, но они иные и по медли, и по существу. Денис Григорьев не воспринимает суд следователя и дуется, полагая, что следователь судит несправедливо, "взирая". 

Л. Толстой неоспоримо встал на сторону мужчины, на сторону патриархального сознания. Для него виноваты до этого всего следователь и судьи. Чехов-писатель "беспристрастно" передаёт коллизию и уравновешивает взгляды следователя и Дениса Григорьева. Как человек европейской идеи, он не может целиком присоединиться ни к следователю, ни к мужчине. В этом отношении он отчасти солидарен с Л. Толстым, но в большей степени всё-таки полемически настроен к нему. Его позиция сводится, пожалуй, к последующему.