Ответы на вопросы по 9ой статье Белинского про роман Евгний Онегин

Татьяна

Татьяна существо необыкновенное, натура глубочайшая, любящая, страстная. Любовь для нее могла быть либо наибольшим блаженством, либо наибольшим бедствием жизни, без всякой примирительной середины. При счастии взаимности любовь таковой дамы ровненькое, ясное пламя; в неприятном случае упорное пламя, которому сила воли, может быть, не дозволит прорваться наружу, но которое тем разрушительнее и жгучее, чем больше оно сдавлено снутри. Счастливая супруга, Татьяна безмятежно, но тем не менее страстно и глубоко обожала бы собственного супруга, полностью пожертвовала бы собою детям, но не по рассудку, а вновь по страсти, и в этой жертве, в строгом выполнении собственных обязанностей нашла бы свое величайшее наслаждение, свое верховное блаженство. И все без фраз, без рассуждений, с этим спокойствием, с этим наружным бесстрастием, с этою внешнею холодностью, которые сочиняют достоинство и величие глубочайших и сильных натур.

Это удивительное соединение грубых, вульгарных предрассудков с страстию к французским книгам и с почтением к глубочайшему творению Мартына Задеки вероятно только в российской даме. Весь внутренний мир Татьяны заключался в жажде любви, ничто иное не говорило ее душе, разум ее спал...

Для Татьяны не существовал истинный Онегин, которого она не могла ни понимать, ни знать; следовательно, ей нужно было придать ему какое-нибудь значение, напрокат взятое из книжки, а не из жизни, поэтому что жизни Татьяна тоже не могла ни разуметь, ни знать. Для чего было ей придумывать себя Кларисой, Юлией, Дельфиной? Потом, что она и саму себя так же мало разумела и знала, как и Онегина.

Татьяна не могла полюбить Ленского и еще наименее могла полюбить кого-нибудь из известных ей парней: она так хорошо их знала, и они так мало представляли еды ее экзальтированному, аскетическому воображению...

Есть существа, у которых фантазия имеет еще более воздействия на сердце, ежели как мыслят об этом. Татьяна была из таких созданий.

После дуэли, отъезда Онегина и посещения Татьяной комнаты Онегина она сообразила наконец, что есть для человека интересы, есть страдания и скорби, не считая энтузиазма страданий и скорби любви... сообразила, но только разумом, головою, поэтому что есть идеи, которые надобно пережить и душою и телом, чтоб осознать их полностью, и которых нельзя выучить в книге. И потому книжное знакомство с этим новым миром скорбей если и было для Татьяны откровением, это откровение произвело на нее тяжелое, безрадостное и бесплодное воспоминание; оно напугало ее, ужаснуло и принудило смотреть на страсти, как на погибель жизни, убедило ее в необходимости покориться реальности, как она есть, и если жить жизнию сердца, то про себя, во глубине своей души, в тиши уединения, во мраке ночи, посвященной тоске и рыданиям. Посещения дома Онегина и чтение его книжек приготовили Татьяну к перерождению из деревенской девицы в светскую даму, которое так изумило и поразило Онегина.

Татьяна не любит света и за счастие почла бы навсегда оставить его для деревни; но пока она в свете его сужденье всегда будет ее идолом, и ужас его суда всегда будет ее добродетелью... Но я иному отдана, именно отдана, а не отдалась! Постоянная верность кому и в чем? Верность таким отношениям, которые сочиняют профанацию чувства и чистоты женственности, поэтому что некие отношения, не освящаемые любовью, в высшей степени безнравственны... Но у нас как-то все это клеится вместе: поэзия и жизнь, любовь и брак по расчету, жизнь сердцем и строгое исполнение наружных обязанностей, внутренне раз в час нарушаемых... Экзальтированные идеалисты, изучившие жизнь и даму по повестям Марлинского, требуют от необычайной дамы презрения к публичному воззренью. Это ересь: дама не может ненавидеть публичного воззрения, но может жертвовать им скромно, без фраз, без хвастовства, разумея всю великость собственной жертвы, всю тягость проклятия, которое она берет на себя, повинуясь иному высокому закону закону своей натуры, а ее натура любовь и самопожертвование...