ПОМОГИТЕ Сконструировать Делему, ПОЖАЛУЙСТА!!!Когда я еще не ходил в школу, у

ПОМОГИТЕ Сконструировать Делему, ПОЖАЛУЙСТА!!!
Когда я еще не прогуливался в школу, у нас был рыжеватый пес по кличке Филакс. Как и многие другие собаки, он терпеть не мог униформы и всегда бросался на почтальона. Потому мне было доверено при возникновении почтальона задерживать Филакса, который кусался и однажды теснее нападал на жандарма. Прутком я гнал его в угол двора и не издавал оттуда, пока почтальон не уходил. До чего же горделивое ощущение - укротителем животных стоять перед рычащим и клацающим зубами псом, удерживая его ударами, когда он желает вырваться на свободу! Но чувство гордыни проходило. Когда мы позже приятелями сидели рядом, я обвинял себя за то, что колотил его. Я знал, что мог бы удержать его в расстояньи от почтальона по другому: брав за ошейник и поглаживая. Но вот опять наступала фатальная минута, и я опять поддавался одурманивающему чувству, воображая себя укротителем зверей...

На каникулах сосед доверил мне верховодить его повозкой. Его гнедой был теснее почетного возраста и страдал одышкой. Он не мог долго бегать рысью, но, окутанный пылом бесстрашного возницы, я бичом принуждал его ускорить бег, желая разумел и чувствовал, что он теснее устал. Мне кутила голову гордость: я управляю несущимся рысью жеребцом. Владелец не перечил, "чтоб не попортить мне удовольствия". Но что осталось от этого наслаждения, когда мы возвратились домой и, распрягая лошадка, я заметил то, что не видно было из повозки, - как ходуном прогуливаются ее бока! И что выгоды в том, что я смотрел в ее усталые глаза и молчком молил о прощении?

Однажды - я тогда теснее обучался в гимназии и на рождественские каникулы приехал домой - я посиживал на месте кучера в санях. Из дома соседа Лешера с лаем выскочил навстречу лошади его злой пес. Я посчитал, что имею право угостить его хорошим ударом бича, желая он очевидно ринулся к саням, просто играя. Как досадно бы это не звучало, я прицелился слишком превосходно и попал ему по очам. Взвыв от боли, псина завертелась в снегу. Его печальный вой еще долго преследовал меня. Я не мог избавиться от него неделями.

В иной раз я удил рыбу с приятелем. И кошмар, охвативший меня при виде мучений проколотых крючком червяков и пойманных рыбок, которым рвали рты, освобождая их от крючка, отвратил меня от рыбной ловли. Я даже отыскал в себе мужество задерживать от ужения иных.

Из таких хватающих за сердечко и часто зазорных переживаний у меня равномерно сложилось неколебимое убеждение, что мы можем нести погибель и страдание иному существу только тогда, когда у нас нет иного выхода, и что мы обязаны испытывать кошмар, принуждая мучиться и убивая по неразумию. Это убеждение овладевало мною посильнее и посильнее. Я все больше уверялся в том, что мы все, в сущности, так и мыслим, но только не отваживаемся в этом признаться, опасаясь шуток над нашей "сентиментальностью" и поэтому заглушая собственный внутренний глас. И я поклялся, что никогда не позволю для себя стать нечутким и никогда не убоюсь упрека в сентиментальности.