Безотлагательно ОПРЕДЕЛИТЕ Делему ТЕКСТА :Для всякого убежденного и желающего доказывать писателя

СРОЧНО ОПРЕДЕЛИТЕ ПРОБЛЕМУ ТЕКСТА :
Для всякого убежденного и желающего доказывать писателя (а конкретно только такового я имею в виду) вопрос о том, есть ли у него читатель, где он и как к нему относится, есть вопрос далековато не праздный.

Читатель представляет собой тот губой, на котором всецело зиждется деятельность писателя; он единственный объект, ради которого пламенеет писательская идея. Убежденность писателя насыщается необыкновенно уверенностью в восприимчивости читателей, и там, где этого условия не существует, литературная деятельность представляет собой не что другое, как безграничное поле, поросшее волчецом, на обнаженном пространстве которого напрасно раздается глас, вопиющий в пустыне.

Нежели в стране уже образовалась восприимчивая читательская среда, способная не только прислушиваться к трепетаниям людской идеи, но и свободно выражать свою восприимчивость, писатель ощущает себя бодреньким и сильным. Но он глубоко несчастлив там, где масса читателей представляет собой кочевое человеческое стадо, мятущееся под игом давлений наружного характеристики. Даже при убежденности, что в этой массе много найдется сердец, несущихся навстречу писателю, это только ухудшает скорбь заключительного. Он в два раза



несчастлив: и за себя, и за те послушные сердца, которым горение их ничего не может дать, не считая сознания темного и безнадежного порабощения.
поэт в справедливом сознании светозарности совершаемого им подвига мысли имел полное право воскликнуть что он глаголом жжет сердца людей ;но при данных критериях слова эти были только отвлеченной правдой, недалёкой к самообольщению. Когда окрест царствует глубочайшая ночь, та ночь, которую никакой свет не в мощах объять, тогда не может быть места для пиршества живого слова. Сердца пламенеют, но огонь их не проницает через густоту сумрака; сердца бьются, но биение их не слышно сквозь толщу желез. До тех пор, пока не установилось прямого общения меж чтецом и писателем, последний не может считать себя исполнившим свое призвание. Могучий он бессилен; властитель дум он раб бездумных бормотаний случайных добровольцев, успевших пленить в свои руки ярмо.

Звуча наудачу, речь писателя преобразуется в назойливое сотрясание воздуха. Слово утрачивает ясность, внутреннее содержание идеи ограничивается и суживается. Только один вопрос стоит полностью определенно: к чему растрачивается пламя души? Кого оно греет? на кого проливает собственный свет?

Повторяю: несчастие в этом случае так глубоко, что никогда не остается бесследным. Я не разговариваю о себе лично, но думается, что всякий убежденный русский писатель испытал на себе влияние сходственной изолированности. Всякий на каждом шагу встречался и с нелюбовью, и с бессовестными передержками, и с хладнокровием, и с насмешкой; изредка кому улыбнулось прямое, осязательное сострадание. Заключительное так далеко затерялось в читательской массе, что только приблизительно может ободрить писателя. Зато минутки сходственного ободрения самые дорогие в жизни.